А Лина в это время металась, волнуясь, по «космическому кораблю» Званцева: «Куда же он подевался?» Она не знала, что и думать: пропал, не звонит. Ей казалось, что это безумное жилище, назвать которое квартирой и язык не поворачивался, потихоньку выживает ее – неожиданно выставляет острые углы, пинает дверьми, подсовывает под ноги какие-то препятствия и даже меняет высоту ступенек на винтовой лестнице! Успокаивало Лину только кольцо с бриллиантом – оно подтверждало, что она имеет полное право расхаживать по хоромам Званцева, и Лина то и дело хваталась за блескучий камень, оглаживая его колкие грани. Но этот «спасательный круг» тоже плохо помогал: а вдруг Илья специально не возвращается? Намекает, что ничего не получится? Может, уехать домой? А если с ним что-то случилось? Илья появился, когда Лина уже готова была обзванивать больницы и морги. Услышав его голос, она помчалась со второго этажа, пылая праведным негодованием: «Жив! Ну, сейчас ты у меня получишь!», но, увидев лицо Званцева, забыла обо всех своих переживаниях:

– Илюша, что случилось?

– Ничего страшного, успокойся. Я тебе все расскажу.

Илья обнял Лину и некоторое время стоял, уткнувшись ей в шею, потом поцеловал и сказал:

– Какое счастье, что ты есть. Прости, что не позвонил.

– Я думала, ты меня уже бросил, – не выдержав, всхлипнула Лина.

– Не дождешься. Слушай, я бы поел чего-нибудь. А ты-то ужинала? Черт, я не подумал! Надо было заказать…

– Чтобы я – да не поужинала? Но могу и второй раз. Пойдем, там все готово. Суп ты, наверно, сейчас не захочешь? А то разогрею.

– Откуда взялся суп?

– Я приготовила. Или ты не любишь? И ничего-то я про тебя не знаю! Курицу-то хоть ешь? Думаю, она еще теплая. Я запекла на гриле.

– А что, тут можно готовить? На гриле?

– Конечно! Ты не знал, что ли? Неужели у тебя домработницы нет?

– Кто-то убирается, стирает. Этим всем Долли руководила.

– А что же ты ел? – спросила Лина, накрывая на стол.

– Разогревал в микроволновке какую-то еду из морозилки. Или заказывал. А вообще я дома почти не питался. Так, фрукты, сок… кофе…

– Ничего, вот мама сюда переедет, она за тебя возьмется. Она уже сокрушалась, что ты какой-то недокормленный. Я тоже хорошо готовлю, но она лучше, если честно. Как она буженину запекает – пальчики оближешь. А пироги? Кулебяка с капустой! Она столько заготовок делает – и лечо, и соленья всякие. Варенье из дыни пробовал когда-нибудь? Как мед! И все со своего огорода…

Лина сознавала, что говорит слишком много и быстро, но никак не могла успокоиться после целого вечера переживаний. Щеки у нее горели, а глаза блестели от набегающих слез. Илья смотрел на Лину с нежностью: ждала, волновалась! Суп сварила! Почему-то Лина постоянно вызывала в нем умиление, словно была не довольно крупной и чертовски сексуальной женщиной, а хрупкой и трепетной малышкой.

– Что, и дыня со своего огорода? – спросил он, улыбаясь.

– Нет, дыня с рынка… Ты смеешься надо мной, да?!

Глаза Лины стали совсем круглыми, а губы задрожали. Илья встал и обнял ее:

– Ох, горюшко! Ты что, всерьез думала, что я тебя бросил?

– Кто тебя знает… Вдруг ты опомнился и передумал…

– Прости меня. Я больше не буду так поступать. Я не привык, чтобы обо мне беспокоились, понимаешь?

– Совсем ты одичал без присмотра.

– Присмотри за мной, пожалуйста, – очень серьезно попросил Илья, глядя Лине в глаза. – А то я совсем пропаду.

И поцеловал. Когда они наконец добрались до курицы, она уже совсем остыла.

Николай и Алла знали друг друга с детства: их семьи жили в одном подъезде, только на разных этажах. Отец Николая, Алексей Павлович Селезнев, был одним из заместителей министра общего машиностроения; отец Аллочки, Георгий Александрович Потапов, работал в Управлении делами ЦК КПСС, а его старший брат Петр – в КГБ, имея чин полковника. Даже некое отдаленное родство связывало обе семьи: у жены полковника был брат, у того, в свою очередь, тоже жена, которая приходилась двоюродной сестрой матери Николая. Будущее ожидало Коленьку самое блестящее, а обе матери – и Антонина Михайловна, и Нонна Сергеевна – не могли дождаться, когда дети поженятся и одарят их внуками. Николай с детства привык к тому, что его называют Аллочкиным женихом, но относился к этому не слишком серьезно: Алла была на девять лет младше. Тоже – невеста! Молоко на губах не обсохло. Однажды во время очередного общего празднования то ли Первомая, то ли Великого Октября они с Аллочкой оказались наедине в одной из комнат огромной квартиры Потаповых.

– Давай играть, – сказала Аллочка. – Ты будешь меня крепко держать, я стану вырываться и просить: «Пусти!», а ты: «Не пущу!»

Она так томно протянула это «пусти», что двадцатилетний Николай слегка покраснел, ярко представив себе всю картину, и настороженно взглянул на девочку, но Аллочкины голубые глаза, осененные длиннейшими ресницами, смотрели так невинно, что он устыдился. В свои одиннадцать лет Аллочка была прелестна: тоненькая, длинноногая, с распущенными по плечам золотистыми кудрями: ангелочек, куколка, маленькая фея. Оказалось, сцену подсмотрел кто-то из взрослых, и Николая еще долго донимали этим «Пусти! – Не пущу».

После того, как Аллочке исполнилось восемнадцать, разговоры о женитьбе приняли практическое направление: было решено, что дети поженятся, как только Николай защитит кандидатскую. Николай долго относился к Алле как к младшей сестренке, а не невесте, пока в один прекрасный день она не чмокнула его в губы, поздравляя с днем рожденья. «Ишь ты! – подумал Николай. – Ну ладно, сама напросилась». И с чувством ответил на ее робкий поцелуй. А на одной из следующих вечеринок, слегка перебрав, он вволю потискал ее в укромном уголке. Когда они увиделись снова, Алла страшно смутилась и покраснела, а Николай разозлился: она вызывала у него сложное чувство, что-то вроде вожделения, смешанного с раздражением, словно красивая кукла, которую так и тянет сломать. Он сидел на диване в комнате Аллы, а она притулилась в кресле напротив. Николай рассеянно рассматривал девушку, впервые осознавая ту власть, которую имел над этим кротким и весьма соблазнительным созданием.

– Иди ко мне, – позвал он Аллочку.

Она быстро на него взглянула и снова потупилась. Тогда Николай схватил ее за руку и перетащил поближе к себе – обнял и принялся целовать, расстегивая пуговки блузки, потом запустил руку в лифчик и стал ласкать грудь, слишком пышную для такого юного и легкого тела. Аллочка сжалась и зажмурилась, когда Николай залез к ней под юбку и стал трогать между ног, сдвинув трусики. Она судорожно дышала, а Коля, ухмыляясь, смотрел, как она все больше забывается, отдаваясь. Наконец последовала разрядка, и он напоследок алчно поцеловал ее рот, раскрытый в беззвучном крике. Потом взял диванную подушку и кинул под ноги: